К Кантемиру Балагову. у российской прессы
внимание пристальное. В 2017-м он заставил Канны заговорить о себе своей «Теснотой»»
и получил даже приз ФИПРЕССИ. Вторая картина любого режиссера всегда либо подтверждает,
либо опровергает связанные с ним надежды и выданные авансы. «Дылда»» Балагова доказала,
что мастер он уже сформировавшийся, со своим почерком. И робкое пояснение «ученик Сокурова»
теперь будет употребляться лишь в контексте наследования творческого метода.
«Дылда» - кино с выстроенным сюжетом и тут не придется расшифровывать всякие артхаусные
штучки. В основе картины – книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо».
Но именно - в основе. Балагов создавал сценарий
вместе с соавтором - писателем Александром Тереховым.
Сюжет расскажу подробно, чтобы претензии к фильму были понятны
(в конце концов это не «Мстители», где спойлеры смертельны).
Первый послевоенный год, Ленинград, в котором традиционно сыро, серо и
зябко. Ия – рослая девица по прозвищу Дылда, комиссовавшись с фронта по
ранению, работает медсестрой в госпитале. Воспитывает трехлетнего Пашку,
для которого сердобольный начальник госпиталя выписывает отдельный
спецпаек. Пашка растет эдаким сыном полка – соседка-портниха с ним гуляет,
раненые в госпитале развлекают играми… У Ии тяжелая контузия — она то и
дело замирает, не реагируя ни на какие внешние сигналы. Совершенно случайно
главная героиня становится виновницей смерти малыша. И тут с фронта
возвращается боевая подруга – разбитная рыжеволосая Машка. За сыном. Ибо
Пашу родила именно она, отдала на попечение Ии, а сама отправилась мстить
фашистам за убитого мужа и дошла до Берлина. Узнав, о том, что мальчика
больше нет, Маша приговаривает подругу к расплате. «Ты мне должна. Ты
родишь мне сына, мы его вместе воспитаем, и он нас вылечит», – эту фразу
нормальный человек сказать не может. А тут и нет нормальных. Война исказила
психику и реакции этих людей, они все переживают острый посттравматический
синдром. Мир наступил – а как в нем выживать, на что опереться, как подавить
кошмарные воспоминания – никто не научил.
Маша с ее вечной полуулыбкой, с сиюминутной готовностью веселиться не
создает впечатление трепетной матери. И это удерживает зрителя от эмпатии.
Да, из-за ранения она больше не может родить, да, она потеряла близких. Но
почему, не беря паузы на истерику, переживания, депрессию, она тут же, не сняв
гимнастерки, пытается деловито решить «свою проблему»? К своей цели она
идет напролом: вычисляет дни Ии, пригодные для зачатия, заставляет ее
переспать с начальником госпиталя. Ия же настолько сломлена всем
происходящим, что ставит условие – в момент соития Маша должна лежать
рядом. Зачем? То ли из мести, то ли из страха, то ли оттого, что у Ии к Маше
нездоровое влечение, о чем будет отдельная сцена в фильме.
Почему Ия и адекватнейший и добрейший начальник госпиталя не откажутся от
безумной идеи Маши? Потому что они преступники – вместе совершали
процедуру эвтаназии над тяжелоранеными, которые об этом слезно просили.
Имели ли на это моральное право – отдельный разговор. Но вот теперь шантаж,
возможный донос… Кто в сталинские времена не боялся НКВД? И тут снова
возникает вопрос: почему действия Маши не разрушает дружбы девушек?
Параллельно в фильме развивается еще одна тема. Развеселая Маша, едва
узнав о смерти сына, отправляется с Ией на танцы (посттравматический
синдром ведь), по дороге они встречают двух парней-мажоров, рассекающих по
Ленинграду на машине. Маша предается любви с новым знакомым прямо в
этом авто. Саша оказывается трепетным юношей, он внимателен, обаятелен,
пытается красиво ухаживать за взбалмошной Машей, привозит ей спецпайки (и
почему она не предлагает Ие переспать с ним?!). А потом выясняется, что Саша
-сын высокопоставленных родителей. И тут мы подступаем к кульминации
фильма. Саша везет возлюбленную знакомиться с отцом и матерью.
Напоминаю, послеблокадный Ленинград, семья живет в загородном особняке с
прислугой, хорошо одетая мама-чиновница (Ксения Кутепова) выгуливает
борзую в своем парке… Сюр или привет «Празднику» Красовского? Конечно,
для Сашиной семьи это страшный мезальянс, конечно, приблудную Машу, которая
видится маме не отважной зенитчицей, а походной женой, фронтовой
подстилкой, не примут в этом доме. И монолог Ксении Кутеповой расставит все
точки над i: «Ты хорошая девочка. Мне тебя жаль. Он же тебя поматросит и
бросит, следующую пойдет искать».
Ну вот и все, круг замкнулся. Душераздирающая история двух подруг, женщин,
изувеченных войной, оборачивается рассказом про Власть и маленького
человека. Пока ты, народ, воевал,- намекает Балагов,- пока женщины рисковали
жизнями и будущим материнством, власть жировала в особняках, а теперь еще и
поучает тебя, грозит, пугает…
У Кантемира Балагова был шанс снять пронзительную историю про долг, про
прощение, про то, как обожженые Великой Отечественной люди пытаются жить
с нуля, как их психика и физика отторгает нормы мирного времени. Кино и
начиналось так, а потом вырулило в сторону типично фестивального
высказывания, в котором все «ходы» холодно просчитаны, все «необходимые»
для международных киносмотров маячки (читай клише) расставлены:
эвтаназия, НКВД, походные жены, однополые отношения — и как вишенка на
торте представитель власти Саша, подозрительно похожий на молодого Путина.
Метафора в лоб — он-де обласкает сначала, а потом бросит на произвол
судьбы...
Есть и еще один вопрос: героини разговаривают каким-то нечеловеческим
языком. «Я напрасная», — комментирует ложную беременность Дылда — и тебя
прям обдает волной достоевщины.
Продюсирует «Дылду» Александр Роднянский , до того привозивший в Канны
фильмы Андрея Звягинцева . Главные женские роли сыграли иркутянка
Виктория Мирошниченко (Ия), выпускница ГИТИСа, и москвичка Василиса
Перелыгина (Маша) из ВГИКа. Снимала «Дылду» 24-летний (!) оператор Ксения Середа,
и это действительно мощная работа: портреты девушек, групповое
мытье в бане, птичий «полет» однорукого раненого, сюрреалистическая сцена в
особняке – смотрятся как живописные полотна. Прибавьте еще странный прием
- смешивать в одежде и интерьере красное и зеленое (видимо, цвета жизни и
надежды) – и получите представление о тщательно проработанной, насыщенной
винтажной картинке. Хотя если говорить о надежде, то финал картины ее совсем
не оставляет — фестивальное же кино...