Михаил Дурненков: «Если пьеса смешная, в финале будем плакать»

- «Новая драма» появилась, когда существующая драматургия перестала исполнять свои функции. Я помню эти спектакли, это ощущение, что они поставлены не для меня, не про меня, что эти люди очень странно ведут себя на сцене, и я должен очень долго это смотреть, чтобы начать получать удовольствие, как от редких статуэток. Мы сталкиваемся с необходимостью что-то изменить в театре, когда он вырождается в формальный, когда перестает осуществлять свою общественную и социальную функцию.

- Что вы посоветуете прочитать человеку, который ничего не знает о современной драматургии?

- Не задумывался раньше над этим вопросом. Я бы включил в этот список по крайней мере одну пьесу Юрия Клавдиева (например, «Собиратель пуль»), Вячеслава Дурненкова (пьесу Mutter, например), пару текстов Максима Курочкина (например, «Цуриков»). Посоветовал бы всем прочитать «Обломoff» Михаила Угарова, Ивана Вырыпаева в обязательном порядке. Из новых - «Кеды» Любови Стрижак, «Шапку» Марины Крапивиной.

- В каких жанрах работают сегодня драматурги? Есть ли современная комедия?

- Комедий в чистом виде давно не встречал. Как правило, если пьеса очень смешная, значит, в конце все будем плакать. Так выглядит хороший современный текст, из которого мы понимаем, что мир бывает разным. Жанровое начало, на мой взгляд, делает пьесу плоской именно потому, что представляет один взгляд на мир. А в трагикомедии (я бы назвал ее просто драмой) есть много юмора, но из нее мы понимаем, что мир не так смешон. Навскидку — я читал недавно текст, о румынах, которые попадают в Ирландию чуть ли не контейнерами для перевозки животных. Уморительно смешная комедия заканчивается смертью одного из героев - и ты вдруг понимаешь, насколько все это на самом деле страшно.

- ТЮЗы утверждают, что нет новых пьес для подростков.

- Пьесы есть, но не все можно поставить в наших ТЮЗах. У нас сохраняется тоталитарная традиция — мы любим печься о своем зрителе больше, чем ему нужно. В свободном обществе зритель сам выбирает, что смотреть. А мы хотим решать за него. И это проблема как раз ТЮЗов, которые оберегают подростков от реальной жизни и реального языка. К сожалению, бывают проблемы с ненормативной лексикой. С другой стороны, что там не знают подростки? И, защищая их слух, не работаем ли мы на сакрализацию мата?

- Что сейчас вообще происходит в современной драматургии? Пару лет назад была, например, «женская волна»...

- Вообще с тех пор, как «новая драма» в начале 2000-х заявила о себе, она не снижает оборотов — мне и хочется сказать, что сейчас «новый приток», но он всегда есть. Многие стали писать, и если первые пьесы нашего тольяттинского поколения лучше никому не показывать, то первые тексты тех дебютантов, которые появляются сейчас, гораздо сильнее. Я льщу себя надеждой, что они «стоят на наших плечах». Если мы делали первые шаги, то они уже читают нас и, будучи в контексте, делают сразу «вторые шаги». Это, например, Люба Стрижак, Марина Крапивина или дебютант Любимовки-2013 Андрей Иванов из Белоруссии.

- В начале-середине 2000-х пьесы писали ребята, часто не бывавшие в театре, выросшие на Тарантино и Линче. Сейчас так же?

- Сейчас уже есть, где посмотреть новый театр, и тексты можно писать, опираясь на него. Та же пьеса Любови Стрижак «Кеды» написана под этот театр.

- Распространена ли сейчас перелицовка старых сюжетов?

- Здесь мы наблюдаем сразу две тенденции. С одной стороны, продюсерский заказ, когда мы берем хорошо известное название и осовремениваем или делаем перенос. Например, я делал так «Фрекен Жюли» Стриндберга для Театра наций с немецким режиссером Томасом Остермайером. Да-да, я переписал, взял ручку и переписал.

А вторая тенденция — инсценировать прозаические произведения. Она связана с постдраматическим театром. С тем, что сама форма драмы сейчас искушенного зрителя не удовлетворяет. Драма — это жесткая причинно-следственная связь, в ней кирпич просто так на голову не упадет, а проза шире, в ней, как в жизни, герой может погибнуть в автокатастрофе просто так.

Я же являюсь еще отборщиком русской программы на немецкой театральной биеннале «Новые пьесы из Европы». 22 страны привозят в Германию свои постановки по современным текстам, и нигде нет новых пьес, все просто берут романы. В Германии, например, уже все переставили, теперь переписывают для театра известные киносценарии. Я сам делал «Братья» по «Рокко и его братья» Лукино Висконти для «Гоголь-центра».

 - В вашем профессиональном настоящем больше театра или кино?

- Я стараюсь всегда оставить себе немного театра, потому что театр — это свобода.

- Складывается впечатление, что в последнее время вы больше работаете в паре с режиссером, под конкретные проекты.

- Да, в «проектном» театре. Это довольно редкая для России вещь, у нас драматург — это такой человек в башне из слоновой кости, который выкидывает в окошко тексты, а там уж кто подхватит... Но вообще во всем мире есть две профессии — одна называется «автор», а другая «драматург». И вот драматург — это кто-то вроде завлита, он умеет писать пьесы и он есть в каждом театре. Я один из тех редких авторов в России, кто умеет и любит работать с режиссером, если это интересная личность и с ним приятно общаться. На самом деле и режиссеров, которые умеют и хотят работать с драматургами, очень мало.

- Насколько ревностно вы относитесь к своим текстам?

- Знаете, есть одна такая страшная тайна про драматурга, свойство сознания. Когда ты что-то пишешь или читаешь — почему книга всегда лучше фильма — ты мысленно видишь все варианты реализации этого произведения. Задача режиссера — выбрать один из тысячи и воплотить его на сцене. Когда автор видит это, он понимает, что 999 вариантов умирают у него на глазах. Поэтому счастливый драматург — миф, это тяжелая профессия в том смысле, что ты всегда будешь недоволен, и только иногда, в случае удачного спектакля, будешь «не обижен».

- В таком «проектном» театре текст как таковой потом остается?

- Да, вот это недостаток. Когда ты пишешь пьесу и ее потом ставят в разных театрах — это все равно пьеса, ее можно обсуждать. В данном случае можно обсуждать постановку, но никто не знает текста, грубо говоря, ты пишешь пьесу для единственной постановки. Для драматурга это ужасно трудоемко. Вместо того чтобы написать 5-6 пьес, которые останутся в истории, я сделал 5-6 спектаклей. Но взамен получаешь общение с прекрасными людьми и работу в команде.

- Как «новые драматурги» общаются с властью? На днях, например, прошло Российское литературное собрание.

- Я очень напряженно думал, идти или нет.

- Звали?

- Да, по линии фестиваля молодой драматургии Любимовка. Аргументация была очень сильной: представляете, кого там только не будет, а тут вы придете, вменяемый человек, что-нибудь полезное предложите. Это было большое искушение. Но формат общения с властью может быть только один: «вы нам дайте». А если они нам что-то дают, мы им тоже что-то должны? Ведь так не бывает: «дайте нам много денег, а мы вам дадим возможность не участвовать в наших делах». Получается, что вы нам деньги, а мы вам свободу? Но я не готов на это. В общем, не придумал удачной формулы размена (смеется). А попросить знаю что — нам очень нужны деньги на Любимовку, например.

Михаил Дурненков 

(род. 1978) — драматург, сценарист. Среди наиболее известных пьес – «Заповедник», «(Самый) легкий способ бросить курить», «Культурный слой», «Хлам» (некоторые - в соавторстве с братом Вячеславом). В 2010 году окончил ВГИК по специальности «кинодраматургия». Автор сценариев к фильмам «Доброволец», «На ощупь», «Свадьба по обмену» (в соавторстве с Е. Казачковым) и телесериалов «Адъютанты Любви», «Обратный отсчет», «Спальный район», «Москва центральный округ», «Побег». С 2011 года — куратор России на фестивале New plays from Europe (Wiesbaden). Арт-директор фестиваля молодой драматургии «Любимовка».